Воспоминания Прокопьева о поездке в ЛДМШ были прерваны приездом новой группы ребят. На этот раз их было значительно больше — человек пятнадцать-двадцать. Больше всего удивило Прокопьева то, что почти все они приехали в ЛМШ сами, без родителей, хотя это были, как показалось Петру Степановичу, в основном, шести- и семиклассники, и лишь трое из них выглядели лет на пятнадцать-шестнадцать. Расталкивая других, один из этих трёх решительно направился к столу, за которым сидел ответственный за регистрацию прибывающих учеников Пётр Степанович Прокопьев.

— В каком ты классе? — уже наученный горьким опытом с Бабич, спросил Пётр Степанович этого высокого паренька. Ему казалось, что на этот раз он определил возраст верно, и мальчик действительно девятиклассник.

— В восьмом, — громко ответил тот. — А ты?

В ответ Прокопьев изумлённо взглянул на мальчика, фыркнул и гоготнул так громко, что стёкла коридора Летней школы вновь задрожали. Как здорово — подумал он, а вслух сказал:

— Я преподаватель восьмого класса...

Ничего себе преподаватель — удивился паренёк. А, впрочем, сойдёт — тут же решил он.

— Фамилия твоя как? — спросил Прокопьев.

— Акимчук Сергей, — ответил мальчик этому ни капельки не похожему на школьных учителей преподавателю.

— Акимчук..., — загадочно-торжественно, почти нараспев, повторил Прокопьев произнесённую фамилию и через несколько секунд нашёл её в списке. — Ты будешь в моём отряде! — радостно сообщил он Акимчуку.

Пётр Степанович отметил, что известие об этом не привело Серёжу в дикий восторг. Впрочем, и не огорчило его, что с удовлетворением отметил Соболев.

— В нашем отряде два преподавателя, — медленно, словно диктуя ученикам, стал рассказывать он Акимчуку.— Один из них — я, зовут меня Пётр Степанович. И вот... она, — Прокопьев мотнул головой в сторону подошедшей к столу девушки. — Её звать Евгения Михайловна.

При последних словах девушка улыбнулась: сначала — Петру Степановичу, потом — Акимчуку Серёже, наконец — всем окружающим.

Последней к регистрационному столу подошла девочка, на вид которой можно было дать не более двенадцати лет. Точнее сказать, подошла не девочка, а её мама. Девочка же лишь сделала пару шагов от стенки, плотно прижавшись к которой она до сих пор стояла, скромно потупив взгляд.

Её длинные тёмные волосы были зачёсаны на косой пробор, а сзади собраны в толстую косу. Глаза у девочки были очень большие и очень зелёные, а чуть вздёрнутый маленький носик придавал лицу очень милое, почти сказочное выражение. Одета она была в длинную шерстяную кофту, из-под которой немного выступала короткая шотландская юбочка. Выступала совсем чуть-чуть. Прокопьеву сначала даже показалась, что юбки и вовсе нет, а кофта — вовсе и не кофта, а такое платье. Он уже готов был фыркнуть по этому поводу, но в последний момент всё же заметил юбку и заметно успокоился.

Но больше всего его поразила не длинная кофта и даже не короткая юбка, а ноги девочки. Вернее, их положение. Стройные и загорелые почти до шоколадного цвета, они находились в каком-то неестественно вывернутом состоянии. Создавалось впечатление, что кто-то отдал ей команду «Носки вместе, пятки врозь!», и она её добросовестно выполнила.

— Ну, иди же, Танечка, — оборачиваясь к застенчивой дочке, позвала её женщина.

Та сделала ещё несколько шагов к регистрационному столу и остановилась за маминой спиной, робко выглядывая из-за неё.

— Крылова Таня, седьмой класс, — сказала мама, посмотрев на Прокопьева.

Преподаватель смущённо улыбнулся, нашёл Танину фамилию в списке и записал со слов мамы все необходимые сведения о девочке.

— Она будет в четвёртом отряде, —торжественно сказал он маме и выглядывающему из-за её спины Таниному носу. — Преподаватели Соболев Константин Романович и Загорская Тамара Викторовна.

Подумав, добавил:

— Очень хорошие преподаватели!

Сказав это, он посмотрел на маму столь вопросительным взглядом, что та чуть не подумала, что он ждёт её согласия на названных преподавателей, а в случае его отсутствия она сможет выбрать для дочери кого-нибудь другого.

— Ой! — громко вскрикнул Пётр Степанович, отчего мама даже вздрогнула. — Я же самое главное у вас не спросил: после окончания лагеря вы за ней приедете или она...

— Конечно! Конечно! — не дав ему закончить вопрос, затараторила мама. — Я или муж обязательно приедем! Как же! Обязательно! Вот двадцать седьмого утречком и заберём...

— Видите ли, — перебил её Прокопьев. — Двадцать седьмого с утра у нас будет заключительная олимпиада. Это очень важная олимпиада, и...

— Ну, после обеда тогда заберём, — решила мама.

Она обернулась к девочке, по-прежнему прятавшейся за её спиной, и сказала ей:

— Часа в три мы за тобой приедем, Танечка.

Прокопьев дёрнул подбородком вниз. Фу, какая бестолковая мама — подумал он.

— Знаете, — громко, но спокойно и медленно заговорил он, — в последний день будет очень интересно, будет прощальный костёр, песни, всё такое..., — он загадочно помычал и ещё более таинственно покрутил руками перед женщиной.

— Всё такое? — подозрительно переспросила студента мама. — Это ещё что за «всё такое»? — Лицо её приняло выражение государственного обвинителя.

— Ну, танцы там разные, — возмущаясь, ответил Прокопьев, — праздничный ужин...

Женщина немного помолчала, ожидая продолжения перечня соблазнов последнего дня. Но невозмутимый Прокопьев развёл руками и сказал:

— Вот.

Женщина, кинув на него суровый взгляд, снова обернулась к дочке.

— Таня, ты хочешь остаться на праздничный ужин? — Мама посмотрела на дочь, но та только пожала плечами и вновь потупила взор.  — Ну, ладно, потом напишешь.

Мама с Таней пошли на третий этаж, в палату девочек седьмого класса, а Прокопьев посмотрел на расписание электричек, и понял, что предстоит пауза часа на полтора. Он собрал со стола свои бумаги, решив зайти к недавно приехавшему Соболеву, чтобы рассказать ему об Акимчуке, да и вообще поболтать...

* * *

Весь остаток этого дня был занят регистрацией приезжавших детей и расселением их по палатам. Дети постоянно всё путали: шестиклассники селились в палату восьмиклассников, семиклассники — к шестиклассникам, а один мальчик вообще хотел жить почему-то только на третьем этаже, и Прокопьев ему долго-долго объяснял, что там живут девочки, а все мальчики проживают этажом ниже.

На следующий день было торжественное открытие Летней математической школы. Директор рассказал детям, с открытыми ртами слушавшим его, что же такое ЛМШ и какие в ней порядки. Состоялось представление преподавателей — в основном, студентов второго, третьего и четвёртого курсов мат-меха ЛГУ. Всех обязательно называли по именам-отчествам: и бородатого Рушина, и совсем молоденького, как школьника, Андрея Леонидовича Иванова  преподавателя шестого отряда. Впрочем, от школьника-то он не далеко ушёл: в школу Иванов пошёл на год раньше положенного, причём сразу во второй класс, отучился два года и перешёл вместо четвёртого класса — в пятый. Вот и получилось, что теперь Андрею Леонидовичу, окончившему первый курс, меньше лет, чем некоторым девятиклассникам — ученикам первого отряда ЛМШ. Впрочем, арифметика возрастов его мало забавляла. Интересовала его математика, только математика, ничего кроме математики.

После открытия ЛМШ-74 состоялись отрядные собрания. Начиная со второй Летней школы, которая, кстати, была в том же выборгском интернате, так уж повелось, что собрания отрядов проводились не в классных помещениях, а «на природе» — на больших камнях, в достаточном количестве находящихся невдалеке от здания интерната: перейдёшь железнодорожные пути, пройдёшь несколько десятков шагов — и —уже на месте.

Преподаватели четвёртого отряда облюбовали громадный камень, покрытый чёрным, явно пачкающимся лишайником.

— Давайте вот здесь расположимся, а? — сказал Соболев, когда они с детьми добрались до камня.

— Здесь грязно. Фу! — возразила бойкая девочка в голубых брюках, так сильно расклешённых, что внизу были, кажется, все полметра.

— Да вроде бы ничего, — беззаботно отозвался Соболев. Он потрогал лишайник правой рукой, а показал девочке левую. — Видишь? Не пачкается. Правда, Тамара Викторовна? — обратился он за поддержкой к своей напарнице.

— Константин Романович в своём репертуаре, — засмеялась та.

— Не обязательно же садиться, — обратилась она к детям, — можно и постоять. Всё равно же к трём нужно вернуться на обед.

Мальчики оседлали камень, а девочки остались стоять: на всех были самые лучшие платья, самые модные брюки из тех, что они привезли в ЛМШ, и испачкать их в первый же день, даже не сходив в них на танцы, было бы ужасно обидно. Впрочем, и Соболев, демонстрировавший «чистоту» камня, всё же предпочёл не садиться на него, потому что и на нём были не самые худшие брюки из тех двух, которые он сюда привёз. Правда, он не собирался ходить в них на танцы, но оттирать, а тем более отстирывать лишайник он не хотел.

Тамара Викторовна стояла среди девочек, и Константин Романович даже не сразу её нашёл — столь мало она отличалась от рослых девчонок. Поражённый этой неразличимостью, Соболев на некоторое время замер. Он стоял, словно монумент, и слышал только пение птиц, шум деревьев и стук собственного сердца. На него нахлынули воспоминания...

— Константин Рома-аныч, — окликнула его Загорская. — Ау!

— Знаете, нам нужно с вами познакомиться, — тряхнув головой, сказал Соболев, обращаясь к детям, — да и вам друг с другом тоже. У меня есть такое предложение: пусть каждый расскажет в двух словах о себе: кто он, откуда, чем увлекается, что хотел бы делать в ЛМШ... Ну, и так далее...

Дети смотрели на преподавателя и молчали. Соболев продолжил:

— Мы с Тамарой Викторовной тоже расскажем вам о себе. Когда я ездил в Орлёнок, там делали именно так... Никто из вас не был в «Орлёнке»?

— Я была, — раздался чей-то тихий голос. Соболев сначала даже не понял, кто это сказал, но потом заметил пухленькую девочку маленького роста, едва выглядывающую из-за высокого мальчика.

— Ну, вот..., — удовлетворённо констатировал Соболев. — Так как? Согласны, а?

Никто из ребят начинать не хотел. Бойкая девчонка в голубых брюках, хитро улыбнулась, покрутила глазами и предложила:

— А сначала вы!

— Мы? — Константин Романович был несколько удивлён такому «переводу стрелок». Но тут же нашёлся:

— Ну, ладно. Так и быть! Тамара Викторовна, вы не хотите начать?

Но та только заулыбалась, отчаянно замотала головой, и первым излагать «автобиографию» пришлось всё-таки Соболеву.

— Ну, как меня зовут, вы знаете...

— Константин Романыч, — хихикнула девочка в голубых брюках.

— Точно! Ну, что дальше... Учусь в университете, на математико-механическом факультете, закончил второй курс.

При этих словах девочки зашушукались, а после того, как прибавили к семнадцати два, успешно решив задачу о нахождении возраста преподавателя, — тихонько хихикнули.

— Уже был в Летней школе,  продолжал рассказ Соболев. В первой и второй ЛМШ я был учеником, в третьей — гостем, в чётвёртой — преподавателем. Вот теперь в пятой школе...

— Значит, вы были во всех Летних школах, — спросила серьёзная девочка, которую Соболев заметил с самого начала как самую неулыбчивую.

— Вроде бы, во всех.

Серьёзная девочка с уважением смотрела на молодого преподавателя. Константин Романович понял, что публика ждёт продолжения.

— Вот, собственно, и всё, пожалуй. — Он развёл руки и придал лицу выражение крайнего сожаления, почти печали по случаю столь скорого окончания рассказа. — Тамара Викторовна, расскажите о себе, — обратился он к Загорской.

— Я тоже закончила два курса... С Константином Романовичем мы учимся в одной группе, мы оба — кибернетики. Я —тоже была в ЛМШ-70, в первой школе. Вместе с Константином Романовичем были в одном отряде.

При этих словах она улыбнулась и посмотрела на Соболева. Тот почему-то несколько смутился и стал пристально рассматривать верхушки сосен...

— Потом меня взяли в 45-ый интернат, — продолжила Тамара Викторовна, и я там училась в девятом и десятом классах. Константина Романовича тоже туда приняли, но он не захотел...

Девочка в голубых брюках так широко раскрыла глаза, что, казалось, ещё чуть-чуть, и они выпрыгнут и улетят куда-то на вершины сосен, за которыми так пристально наблюдал Соболев. Загорская решила, что удивлена девочка не тем, что Соболев не захотел там учиться, а самим фактом существования интерната.

— Это есть такой интернат в Ленинграде, — пояснила она. — Если вы хорошо выступите в заключительной олимпиаде, вас в него зачислят без всяких экзаменов.

— Ну, не совсем так, — не выдержав, вмешался Соболев, оторвав взгляд от сосен. — Учитываться будут и занятия в течение всей Летней школы...

— Тамара Викторовна, вы закончили? — спросил он у Загорской.

— Да.

— Ну, мы вам рассказали всё про себя. Теперь давайте вы! — Соболев с надеждой посмотрел на неулыбчивую девочку.

Но начала не она. Первой отважилась заговорить девочка, которая была в «Орлёнке». Я так и знал, что она будет первой — подумал Соболев. Что ни говори, а орлята чувствуются в таких делах всегда.

Ему сразу вспомнился последний день в «Орлёнке», когда они сидели все вместе у большого и жаркого костра, пламя которого уносилось высоко-высоко. Они пели песни, обменивались адресами. Было очень уютно, не хотелось вставать и уходить. Было очень здорово и грустно одновременно. Многие девчонки плакали, мальчишки солидно кашляли в кулак. А справа от него сидела Юля и шептала ему в ухо слова, которые он потом повторял всю дорогу от Туапсе до Ленинграда...

— Зовут меня Вера, — сказала полная девочка, — я из Гатчины. В школе я председатель совета дружины. Играю на пианино. Всё.

— Фамилию скажи, пожалуйста, — попросил Соболев. Он держал в руках листок со списком отряда, на который записал то, что сказала Вера.  — У нас в отряде целых две Веры. Ты какая из них?

— Первая, — сказал один из мальчиков, и все засмеялись.

— Упеник, — сказала свою фамилию Вера и покраснела.

Кто-то из мальчишек хихикнул, но на него тотчас единодушно бросили свои гневные взгляды девочки, и он затих. А Соболев никак не мог понять, что же в этой фамилии такого смешного и даже стыдного, чтобы краснеть, пока, наконец, не догадался, что фамилию можно произнести так: «У-у-у! Пенек!». Вслух же он сказал:

— Да. Интересная фамилия. Вот меня тоже часто называют Соболёвым...

Потом представилась вторая Вера — девочка из Сланцев, которая в прошлом году уже была в Летней школе. Об этом, кстати, можно было догадаться и по её рубашке, на рукаве которой была пришита громадная рыжая эмблема ЛМШ-73: на фоне выборгской башни — статуя лося, одна из достопримечательностей парка города Выборга.

— Корсунская Вера, — сказала девочка тихо..

Потом произошло знакомство ещё с двадцатью мальчишками и девчонками, приехавшими из разных городов, сёл и деревень Ленинградской области. Правда, детей из деревень в отряде Соболева, можно сказать, не было, почти все жили в городах — районных центрах области. Лишь Рябчиков Женя — маленький мальчик, очень тихий и скромный, приехал из глухой деревни Лодейнопольского района...

Приближалось время обеда, и отряд со своими преподавателями направился к интернату. По дороге к школе Соболев и Загорская обратили внимание на мальчика, смеявшегося так громко и заливисто, словно весь отряд щекотал его за самые смехотливые места. Наконец, насмеявшись почти до икоты, Рябинин Слава, — а это был он, принял серьёзный вид и сказал идущей рядом с ним Корсунской Вере и её подружке Анфиловой Люде, тоже из Сланцев, что-то странное. Соболеву даже показалось, что фраза была на французском языке. Ничего себе, — подумал он, — на французском шпарит мальчик! Впрочем, предположение о том, что язык был именно французским, Константин Романович сделал на основании лишь того, что это был не английский и не немецкий — эти два языка Соболев знал довольно-таки хорошо.

А Рябинин опять произнёс французскую фразу. На этот раз он сделал это столь громко, что услышали не только Загорская с Соболевым, но и все остальные:

— Се ля ви, се ля ви, мон шер!

Ну, на таком уровне знал французский и Соболев, и Константин Романович сразу же решил про Рябинина, что тот — пижон.

Когда до спального корпуса, где и находилась столовая, оставалось метров сто, Веселов Витя рванулся вперёд. Поняв, куда он так спешит, за ним ринулись почти все остальные мальчики и человек пять девочек. Рябинин Слава, к тому времени уже болтавший с обладательницей голубых брюк Ирой Ченцовой, неожиданно для себя заметил, что та уже около входа в спальный корпус, и тоже побежал. Бежал он как-то не по-мальчишески: смешно вертя руками, выбрасывая согнутую руку в сторону и виляя бёдрами. Совсем как девочка, подумал Соболев, глядя на Славу.

Зайдя в столовую, Константин Романович краем глаза заметил Веселова, шарящего поварёшкой по дну кастрюли, безнадёжно пытаясь поймать куски мяса, чтобы положить их себе в тарелку. Ну и тип, подумал Соболев о своём ученике и впервые пожалел, что привёз его в ЛМШ, нарушив правила. Ну, ничего! Об этом я ещё поговорю с тобой, Витенька...

А Витенька, не подозревающий о столь грозных намерениях своего преподавателя, потеряв всякую надежду на мясной улов, налил себе полную тарелку супа и стал с наслаждением его есть. Его нисколько не волновало то, что соседи по столику капризно ковырялись в супе и не испытывали к первому блюду столь ярко выраженных чувств, которые переполняли голодного Веселова.