— А адекватна ли вообще пространственно-временная конфигурация обычному четырёхмерному пространству Евклида? Конгруэнтны ли Эйнштейн и Евклид? — Саша чуть заметно улыбнулся, впервые за весь разговор.

— Я думаю..., — начал, было, Соболев, но остановился, поймав себя на мысли, что думает-то он сейчас вовсе не о теории относительности, а об этом мальчишке — не по годам начитанном, а, может быть, просто нахватавшемся разных сведений из самых разнообразных сфер науки, литературы, искусства.

Порой Соболев с ужасом замечал, что понятия не имеет о том, по поводу чего нужно высказать своё мнение любознательному Сашке Максимову. И вот тогда он пускал в ход все свои методы, выработанные за несколько лет и прошедшие проверку в ЛМШ-73, — приёмы, с помощью которых удавалось сохранять умный вид в самых критических ситуациях.

Заметив, что Сашка по-прежнему внимательно смотрит на него, ожидая продолжения начатой фразы, Соболев посмотрел на часы.

Время действительно приближалось к половине восьмого, но Константин Романович знал, что ужин сегодня задержится минут на сорок (поздно привезли на кухню картофель), так что вполне можно было бы успеть подискутировать на тему относительности пространства и времени, но... Но Соболев тут был пас. И не признаваться же в этом тринадцатилетнему Сашке?! Потому-то Константин Романович поспешил выйти из палаты мальчиков седьмого класса, чтобы спуститься на первый этаж, где жили преподаватели Летней математической школы.

На лестнице он услышал грохот открывшейся двери. Обернулся. Четверо ребят из его отряда, возглавляемые Веселовым Витей, промчались на третий этаж, оставляя за собой на ступеньках лужицы воды. У них в руках были небольшие бумажные пакетики, из которых всё время капало. Всё ещё находясь под впечатлением разговора с Сашкой, Соболев лишь привычным движением почесал левую щеку правой рукой и пошёл дальше. Но когда он спустился с лестницы, с третьего этажа послышались крики и визг живущих там девчонок. Опять что-то выдумали, — понял Константин Романович. А, ну их! Придя к такому философскому выводу, он вошёл в свою комнату и блаженно растянулся на кровати.

Мысли сразу же сделали прыжок во времени на три года назад, когда в ЛМШ-71 он — ещё не преподаватель, а «ребёнок», возглавил «крестовый поход» против второго отряда (сам Костя был командиром первого отряда). Встали они тогда часа в четыре утра, набрали три ведра воды и, прихватив с собой «оружие возмездия» (так они называли особым образом свёрнутые полотенца), отправились в палату восьмиклассников...

Но воспоминания были прерваны — открылась дверь, и в неё просунулась голова директора Летней школы.

— Константин Романович, можно вас? — спросил он многообещающим тоном.

Соболев нехотя поднялся и вышел из комнаты. В коридоре, опустив голову так низко, что была видна не мытая с неделю шея, стоял Веселов. В руках он держал какую-то мокрую бумагу, на которой ещё можно было с трудом разобрать комбинаторные формулы, изучавшиеся на последнем занятии. На полу блестели две лужи.

— Вот в это, — директор указал на мокрую бумагу, — набирал воду и кидал в палату девочек.

— Ну, не в палату же мальчиков..., — негромко, почти про себя, фыркнул Соболев.

— Что? — переспросил директор. Он вопросительно взглянул на Соболева. Но так как тот молчал, сказал Веселову: — Можешь идти.

Витька с видом, по которому директор должен был без всяких сомнений поверить, что вина осознана, поплёлся на второй этаж, а Баров повернулся к Соболеву и как-то по-директорски, по-баровски (так называли этот взгляд преподаватели ЛМШ), посмотрел на Константина Романовича. Вообще-то Николай Семёнович Баров был человеком мягким и даже приятным, но такой баровский взгляд явно не сулил весёлых минут.

— Вот видите, Константин Романович, всего лишь десятый день ЛМШ, а о Веселове мы говорим второй раз.

Первый раз был в самом начале смены, когда Витька поймал маленького лягушонка и за ужином пустил его поплавать в стакан с чаем Ивановой Светы — самой красивой, по мнению мальчишек, семиклассницы ЛМШ. А та, не очень долго думая, вылила получившийся компот Веселову за шиворот. Именно тогда Баров впервые напомнил Соболеву, что Витька — ленинградец и находится в ЛМШ, лагере «для сельских детей», лишь потому, что за него настойчиво ходатайствовал Константин Романович. И вот опять...

За двадцать минут разговора, весьма изнурительного для обоих, преподавателю всё-таки удалось уговорить директора оставить Веселова в Летней школе «до первого значительного нарушения дисциплины».

Константин Романович посмотрел на часы. До ужина оставалось минут пять-десять, и он подумал, что за это время успеет повесить новые задания конкурса решения задач.

Когда Соболев, с трудом найдя свободное место на доске с надписью «Конкурс ЛМШ-74», прикалывал листок с задачами, сзади послышалось сопение. Затем раздался голос, который нельзя было спутать ни с каким другим:

— Меньше 1974 ?! Но это... — Последовал глубокий вздох, а затем вердикт: — ...липа! Ведь если... Ах, тут ми-и-инус! А! Но тогда задачу лучше сформулировать так: доказать, что это произведение не больше 1974. Вот...

Сказав всё это, Олег Васильевич подвигал челюстью, подёргал ногой, что-то промычал и перешёл к изучению следующей задачи. Находить «липы» в условиях было его страстью, доходящей порой до анекдотичности. Однажды, приняв свою задачу за чужую, он, с энтузиазмом и горячностью, свойственными ему, принялся доказывать, что задача — «липа» от начала до конца. И это была лишь одна из многочисленных удивительных привычек Рушина Олега Васильевича — преподавателя первого отряда ЛМШ-74, человека весьма интересного, умного и очень не ординарного.

К доске конкурса подошёл щупленький мальчик маленького роста из отряда Константина Романовича. Мальчик внимательно посмотрел на задачи минуты две, а затем мигнул. Не пропорционально большие глаза на сравнительно маленькой голове создавали впечатление, что мигает всё его небольшое личико. Он стал внимательно читать новые задачи, время от времени резко поводя головой из стороны в сторону.

Подбежал Веселов.

—Ты уже много задач сделал? — спросил он у мальчика. — Ещё ни одной? Но ведь до конца конкурса осталось девять дней! — При этом Веселов посмотрел на своего товарища так, словно увидел динозавра.

Витя Веселов, пожалуй, был единственным в отряде Соболева, кто считал конкурс очень важным делом и относился к нему с полной серьёзностью. Остальные, даже Саша Максимов, решения конкурсных задач либо не писали вовсе, либо надеялись отделаться отписками, которые должны были создать видимость их участия в конкурсе.

Раздался долгожданный звонок на ужин, и более ста спокойных «сельских детей» с воплями и визгом ринулись к столовой, у дверей которой несчастный дежурный преподаватель пытался внести в эту лавину бурного интеллекта ручейки организованности и хоть какого-то порядка. Но, не устояв перед толпой математиков, жаждущих пищи не только духовной, под напором голодных детей он, не издав ни единого звука, влетел в столовую.

Летняя школа приступила к ужину...