В это утро Прокопьев проснулся рано. Второго июля он ожидал с нетерпением. Сегодня — день заезда. Сегодня два этажа интерната заполнятся толпой мальчишек и девчонок из разных уголков Ленинградской области, и ЛМШ-74 начнёт работу. Правда, ни один этаж уже и так не пустовал: на втором поселился, «забив» кровать у окна, Веселов Витя, на третьем — Тимофеенко Валя. Они учились в Ленинграде, не были «сельскими детьми», и их пребывание в ЛМШ было нарушением приказа высокого начальства из ЛенОблОНО. Конечно же, эти двое ленинградцев никогда бы не попали в Летнюю школу, если бы не учились в своём родном городе в Юношеской математической школе при математико-механическом факультете ЛГУ — в классе, где преподавателем был студент второго курса матмеха Константин Соболев. Зная, что никто не разрешит ему принять в ЛМШ ленинградцев (к тому же, двоих!), Константин решил просто поставить администрацию школы перед свершившимся фактом.

Почему Соболев позволяет себе то, чего не разрешают себе другие,— думал Прокопьев, сидя за столом в вестибюле интерната со списками приглашённых детей и поджидая, когда поток юных математиков с электрички, прибывающей в Выборг в 10 ч. 15 мин., хлынет в гостеприимно раскрытые двери спального корпуса выборгского интерната. — Ну, хорошо,— продолжал рассуждать Прокопьев,— Соболев — довольно-таки заслуженный человек, был во всех летних школах, два года проработал преподавателем в ЮМШ, приложил немало усилий в деле организации и проведения олимпиад, но разве это даёт ему право зачислять в Летнюю школу двух своих любимых учеников из Ленинграда!? Я тоже хотел бы привезти в ЛМШ своих учеников. Мне завидно, в конце концов! Хотя, конечно, я впервые в Летней школе, у меня за плечами лишь опыт одного года преподавания в восьмом классе ЮМШ.

Прокопьев посмотрел на часы. Было уже без двадцати одиннадцать. Сейчас появятся,— решил он и ещё раз взглянул на списки, лежавшие перед ним. Вот шестиклассники, вот семиклассники, восьмиклассники, а это совсем маленький список девятого класса — всего пятнадцать человек. Прокопьеву нужно было со всех них получить деньги за путёвку, записать фамилию, имя, отчество, домашний адрес, день рождения, а также выяснить, за кем приедут родители по окончанию школы, а кто поедет домой самостоятельно. И ещё успокоить волнующихся мам, пап, дедушек, бабушек и ответить на их многочисленные вопросы.

И вот долгожданный топот ног! Прокопьев встал, как по сигналу «Пожар!», подбежал к висевшему в вестибюле зеркалу, в очередной раз поправил непослушный вихор каштановых волос, всё время спадающих на его лоб, и быстренько вернулся на своё место, весьма довольный, что успел всё это проделать до появления в интернате юных дарований.

— Где здесь лётная школа? — не по-женски низким голосом спросила очень толстая дама с двумя чемоданами в руках.

Женщина возглавляла группу в девять человек, приехавших на первой электричке. Вопрос, заданный ею, прозвучал так, словно был обращён ко всей Вселенной. Прокопьев не считал себя Вселенной, поэтому не стал отвечать даме, а лишь внимательно посмотрел на неё. Вся какая-то очень надменная, она производила неприятное впечатление, а Прокопьев всегда верил этому первому впечатлению, считая его чуть ли не самым главным.

— Наше фамилие Королёв,— сказала она басом и указала рукой на маленького мальчика, стоявшего сзади неё. Мальчик был таким щупленьким, что Прокопьев сначала его и не заметил за внушительным телом мамы.

— Фамилия... и ваша,— поправил чуть слышно мамашу Прокопьев.

— Королёв, сказала я, наше фамилие! — повторила женщина.

Убедившись, что фамилия Королёв не произвела должного впечатления на этого сидящего за столом высокого и, как ей показалось, очень глупого молодого человека, дама сделала ещё шаг вперёд и навалилась на стол так, что её колышущийся бюст оказался прямо под носом Прокопьева.

— Так кто тут записывает в лётную школу? Ты, что ли? Уже приехал?

И действительно: хотя Прокопьев и был очень высокого роста, его вполне можно было принять за ученика девятого-десятого класса. Что тому было причиной, трудно сказать. По-видимому, детское выражение его лица. Хотя, возможно, по-детски распахнутое состояние души — столь распахнутое, что заметно это было сразу и почти всем.

— Знаете...,— Прокопьев сделал многозначительную паузу и не менее значительное лицо. — В общем, здесь организована математическая, а не лётная школа. — Константин развёл ладони рук так, как это умел делать только он, и широко улыбнулся. Он даже, вроде бы, хохотнул — выдохнул смех мощно и в то же время почти беззвучно.

— Но его папа — лётчик! Мой сын... Ладно. Проводи меня к твоему начальнику!

— Вот,— Прокопьев показал рукой по коридору, из которого можно было попасть в комнату Барова. — Какая глупая мама,— пробормотал он, как ему казалось, еле слышно.

К столу регистрации подошёл мужчина с девочкой лет пятнадцати.

— Здравствуйте,— сказал он. — Я привёз дочь...

— В Ле-е-е-тнюю школу? - хохотнув, уточнил молодой преподаватель.

— Ну, да...,— мужчина кивнул, но как-то не очень уверенно и полез в карман. Из него он вынул помятый конверт с приглашением. Вытащив его, протянул Прокопьеву.

— Как интересно! — громко воскликнул Пётр. Он и впрямь никогда раньше не видел приглашений, которые рассылал детям Соболев, занимавшийся набором элэмшат. Повертев приглашение, Прокопьев вернул его папе.

— Как фамилия? — спросил он мужчину.

— Бабич... Тут написано,—  ответил тот, ткнув пальцем в приглашение, и снова протянул его Прокопьеву.

Пётр посмотрел в бумажку с той же степенью заинтересованности, что и в первый раз.

— И вправду написано,— радостно объявил он на весь вестибюль.

Он подвинул к себе список восьмого класса и стал искать фамилию Бабич. Не найдя, проглядел фамилии девятиклассников — тоже безрезультатно.

— А она что, из седьмого класса? — удивился Прокопьев, смущённо взглянув на стыдливо потупившуюся девочку.

— Закончила шесть, перешла в седьмой,— отчеканил папа и вновь протянул Прокопьеву приглашение.

— Нет, не надо,— вновь хохотнул, точнее — фыркнул, Прокопьев. — Имя, отчество? — он, наконец, нашёл фамилию Бабич в списке шестиклассников.

— Анатолий Фридрихович,—с готовностью ответил папа.

Пётр хохотнул коротко, но так громко, так раскатисто, что папа смутился, а девочка, кажется, и вовсе перепугалась.

— Не ваши, а её,— улыбаясь, пояснил Прокопьев...

Остальные семеро были: пять девочек-восьмиклассниц, которые приехали в  ЛМШ во второй раз и поэтому в разъяснениях не нуждались, и два мальчика — из шестого класса и из девятого.

Когда уже были собраны деньги и записаны все необходимые сведения, к Прокопьеву обратилась мама шестиклассника:

— А можно было бы посмотреть, где они будут жить?

— Ради бога! — Пётр чуть смущённо улыбнулся, встал из-за стола и направился на второй этаж. При этом мама сначала не поняла, что ей надо следовать за ним.

— Идите сюда! — остановившись на лестнице, позвал её Прокопьев и тут же продолжил движение.

Мама побежала за ним, догнала, перешла на шаг, но опять стала отставать, не поспевая за его семимильными шагами. Когда они дошли до спальни, женщина первым делом потрогала сетки кроватей — осторожно, боясь испачкать руки. Затем прошла в умывальную комнату и с торжествующим видом произнесла голосом диктора центрального телевидения:

— Воды нет!

Пётр подошёл к умывальнику, покрутил кран в обе стороны — воды на самом деле не было.

— Понимаете, это совсем не страшно,— сказал он, словно врач. — Будет вода,— убедительно заявил Пётр и стремительно вышел из умывальной комнаты, размахивая при этом рукам так, словно от амплитуды их колебаний как раз и зависело появление воды в интернате.

Следом за преподавателем вышла мамаша и тут же зашла в соседнюю дверь — туалет.

— Но там нет воды,— услужливо подсказал ей Прокопьев.

— Это я понимаю,— бросила через плечо женщина. — Но почему на туалете для мальчиков висит табличка «Ж»?

— А это туалет для мальчиков? — спокойно, словно, сам у себя, спросил преподаватель.

— А для кого же! — удивилась мама столь недогадливому преподавателю. — Видите? — указала она Прокопьеву на два унитаза.

— Это унитазы,— так же невозмутимо констатировал преподаватель. — Они... для всех.

— Но их же всего два! — женщина заявила это так возмущённо, словно обнаружила, что унитазы прикреплены к потолку.

— Это хорошо, что два. — Сказав это, Прокопьев вышел из туалета в коридор. Не объяснять же было этой дотошной, уже порядком надоевшей ему мамаше, что живущие в интернате дети расселялись в здании наоборот: девочки на втором этаже, а мальчики на третьем. Ничего,— решил он,— пусть думает, что девочки с третьего этажа будут бегать сюда по мере надобности...

* * *

Студент второго курса матмеха Петя Прокопьев приехал в Летнюю математическую школу впервые, но превращение его из Пети в преподавателя Петра Степановича не было случайным. Он любил детей, вернее, возраст от двенадцати до шестнадцати лет — как раз тот, который был представлен в Выборгской ЛМШ ста двадцатью девчонками и мальчишками. После первого курса Петя ездил в гости к знакомому третьекурснику матмеха Володе Соловьёву, который в том году преподавал в ЛДМШ — Летней дорожной математической школе, впервые в тот год организованной для способных к математике учеников шестых-восьмых классов школ Октябрьской железной дороги. Приехал он туда уже в конце смены, где-то дней за пять до закрытия лагеря. Но эти пять дней запомнились Пете, наверное, на всю жизнь.

Добирался Прокопьев до посёлка, в котором расположилась ЛДМШ, на поезде Луга-Псков вместе со своим другом Игорем Гайдманом. Игорь перешёл в десятый класс, а учился он в Луге — небольшом городе Ленинградской области, в котором он родился и прожил с родителями все свои шестнадцать лет. Прокопьев с Гайдманом дружили уже года три, случайно познакомившись в Луге, куда Петя, сам родом из Сланцев — районного центра Ленинградской области,— ездил с родителями на экскурсию. С тех пор он не раз приезжал в Лугу к Игорю.

В тот вечер они смотрели последнюю серию телевизионного многосерийного фильма «Семнадцать мгновений весны». И вот когда на экране очередной раз появилось умное лицо Штирлица крупным планом и зазвучал голос Копеляна за кадром, раздался резкий и непрерывный телефонный звонок. Междугородний, понял Игорь. Кто бы это мог быть?

— Будем говорить со Псковом,— сказала телефонистка, когда Игорь снял трубку.

— Хорошо,— недоумённо согласился Гайдман.

Подошёл Петя и вопросительно взглянул на Игоря, но тот лишь пожал плечами — в Пскове у него не было ни родственников, ни знакомых.

— Можно Гайдмана? — услышал Петя очень ровный и спокойный голос.

— А вам какого Гайдмана? — уточнил Игорь, подумав, что звонят отцу.

— Скажите, пожалуйста, а у вас нет Прокопьева Пети? — спросил вместо ответа незнакомец.

— Есть. Пожалуйста,— ещё больше удивился Игорь и передал трубку Прокопьеву.

После пятнадцатиминутного разговора, в течение которого Прокопьев то односложно отвечал, то мычал в трубку, то произносил на распев «Не зна-а-аю...», Пётр положил трубку и сказал сгорающему от любопытства Игорю:

— Помнишь, я тебе рассказывал о таком Соловьёве? Сейчас он под Псковом, в той самой ЛДМШ, которую там организовали. Он преподаёт в ней и приглашает нас приехать к нему в гости.

— Ну и как?

— Что как?

— Поедем?

— А тебя отпустят?

— На сколько дней? Два-три? Сейчас пойду и спрошу.

Игорь вышел, а Прокопьев задумался о возможной поездке. Володю Соловьёва он знал год, но до сих пор не мог понять его. То по-взрослому рассудительный, то по-детски бесшабашный и смешной, он производил странное впечатление на Петра. Володя мог, например, с умным видом говорить совершенно глупые вещи, будучи при этом в полнейшей уверенности, что говорит действительно нечто разумное. Что интересно, создаваемая им иллюзия разумности была порою столь сильна, что его собеседники поддавались этому словесному гипнозу и начинали верить в разумность произносимого им не меньше его самого.

Пожалуй, Володя всё-таки был взрослым ребёнком, а не позволяющим впадать в детство взрослым человеком. Даже Петю, в общем-то, не далеко ушедшего от детского возраста, поражало умение Соловьёва открыто и наивно, чисто по-детски, радоваться весёлому и печалиться грустному. И внешность у него была какая-то искренняя, по-простецки смешливая. Его смех, необычайно заразительный, не мог оставить окружающих людей равнодушными, и они тоже начинали смеяться, искренне радуясь тому же, чему и Володя.

Петины размышления были прерваны вбежавшим в комнату Игорем, который нёс на шее своё сияющее лицо. Надобности в словах не было, и так было понятно, что разговор с родителями прошёл успешно.

— Всё в порядке! — радостно сообщил Игорь Прокопьеву. — Едем в ЛДМШ!

Выехали из Луги в семь часов вечера. Увидев двух подвыпивших парней, пересели на другое место, в самый конец вагона. Но дух алкоголизма настойчиво преследовал их: после первой же остановки парни почему-то решили устроиться с бутылкой «Портвейна» вновь рядом с Петей и Игорем. Видимо, студент со школьником внушали им доверие, а, может быть, просто потому, что в конце вагона было поменьше «общественного мнения».

Один из парней откупорил бутылку и, тщательно прицелясь, налил почти полный стакан.

— Пей полстакана, потом я,— сказал он второму, уже начинающему клевать носом совсем молодому человеку.

— Нет, я на ходу не могу.

— Да пей!

— Ладно, я сейчас стакан выпью.

— Нет, полстакана!

Договорившись, парни выпили по полстакана. Затем вытащили из сумки на столик небольшой пакет и раскрыли его. По вагону поплыл запах свежих огурцов.

— Эх, кефирчику бы сейчас,— мечтательно произнёс один.

— Да... Или пивка литра три,— добавил второй.

Они вновь устремили свои взгляды на колыхавшееся в бутылке недопитое вино, а затем посмотрели на Игоря с Петром. Предложат или нет? — подумал Прокопьев. Парней и впрямь беспокоило то, что число пьющих нарушало русское классическое «на троих», и они уже готовы были сделать Пете предложение, как ситуация неожиданно изменилась.

В вагон вошли и сели рядом с парнями две накрашенные девицы в дешёвых париках. Молодые люди сразу оживились.

— Девушки, выпейте с нами,— предложил им тот, который был помоложе. Он перестал дремать, и в его глазах загорелся огонь, зажжённый Дионисом.

Парень налил стакан доверху и подвинул его к девушкам. Уговаривать девиц не пришлось — одна из них взяла предложенное вино и залпом выпила. Парень тут же налил ещё.

— Нет, я не хочу,— сказала вторая девица и надула губки.

— Да выпейте! Ладно уж...

— Правда, не хочу,— засмеялась несговорчивая девушка.

— Неужели не пьёшь? — искренне удивился второй парень.

— Пью, но сейчас не хочу. Честное пионерское, не хочу,— хихикнула она.

Её подруге, видимо, надоела эта теоретическая конференция — она взяла стакан и снова опорожнила его. Прокопьев заметил, что такая её прыть явно обеспокоила парня — он опасливо подвинул бутылку поближе к себе.

Поезд, тащившийся так медленно, словно ехал на своё кладбище, совсем остановился.

— А на следующей станции мы выходим,— сказал один из парней.

— Это где? — спросила та, которая отказалась от «Портвейна»,— девица лет двадцати двух, в чёрном парике.

— В Лямцево.

— в Лямцево? Так Лямцево сейчас,— девушка наигранно широко раскрыла свои неумело подведённые глаза.

— Не надо, не надо,— засмеялись парни. — Мы тут столько раз ездили!

Девицы тоже засмеялись. Поезд, наконец, тронулся и всё в таком же торжественно-траурном ритме продолжил движение.

— Девушки, а отгадайте загадку!

— Давай,— сказала та, что была в чёрном парике.

— А я не умею отгадывать загадки,— вставила другая и так громко икнула на весь вагон, что сидевшая в другом конце бабка испуганно перекрестилась.

— Детская загадка-то! — успокоил парень девушку. — Вот, если дать танк тебе и мне, то кто из нас победит?

Выпившая девица глупо хихикнула и подвинулась ближе к парню.

— Ну, и кто? — спросила та, которая не пила.

— А ты подумай!

— Ну... я не знаю! Кто?

Парень сгрёб девиц в охапку и что-то ответил. Что именно, Гайдману слышно не было, но обе девушки прыснули со смеху.

Поезд снова начал тормозить.

— Сейчас будет Лямцево! — крикнул один из парней и подскочил к Петру с Игорем. — Дай ручку и бумагу!

Получив, что просил, он стал что-то быстро писать. Игорю было любопытно, он вытянул шею, как жираф, но всё равно не смог ничего разобрать.

— Это адрес! — дописав, крикнул парень. Он швырнул бумажку девицам, ручку — Игорю и исчез в дверях вагона вместе со своим собутыльником.

* * *

Летняя дорожная математическая школа расположилась в корпусах пионерского лагеря «Орлёнок». Наверное, это название было самым распространённым: на берегу Чёрного моря располагался самый главный, всесоюзный лагерь с таким названием, а по всей стране в несметном количестве существовали «Орлёнки» и «Орлята» самых разных мастей.

С двух сторон к территории лагеря подходила узкая речка. Через неё был перекинут навесной мост — такой шаткий, что когда Пётр с Игорем сошли с него, им ещё некоторое время продолжало казаться, что они то ли космонавты, то ли те самые орлята, которые учатся летать. Перейдя речку, молодые люди заметили, что к лагерю вплотную подступает лес. Прокопьеву стало не очень уютно.

— Правда, Игорь, красивое место? — спросил он.

— Правда, Пётр,— в тон ему ответил Гайдман.

В лагерь они вошли уже в начале одиннадцатого. Было уже довольно темно, и на некоторых верандах горел свет. Друзья подошли к ближайшей. Там двое мальчиков класса шестого играли в теннис, причём один делал это какой-то дощечкой от ящика, а второй — ракеткой без резинки. Игра происходила так напористо, так ожесточённо, что казалось, будто они не в теннис играют, а сражаются на саблях, и ставкой является жизнь проигравшего. Из их обрывистых фраз, а также из разговоров болельщиков — мальчишек того же возраста, которых сначала в темноте гости и не заметили,— Пётр и Игорь поняли, что играют ученики ЛДМШ не просто так, а на ракетку.

Прокопьев и Гайдман решили дождаться окончания игры. Они встали у стенки, рядом с тремя мальчишками класса седьмого, и стали следить за игрой. Семиклассники, изредка посматривая на играющих, оживлённо беседовали, причём разговор их не имел никакого отношения к происходящему поединку — это вскоре гости поняли по долетавшим до них обрывкам разговора.

— ...Фитиль ка-а-ак размахнётся ногой! Мяч откатился, а он ногой по земле ка-а-ак двинет! Во хохма была! Умора...

— Абонитов... и раз — между ног! Ха-ха-ха!

— Мяч в  воду упал, а Шустрый — прыг за ним, по пояс в воде...

Шустрый, Абонитов, Фитиль — они что, здесь все друг друга по кличкам называют, как в тюрьме,— подумал Пётр. — Странно как-то...

Но он ошибался: впоследствии оказалось, что Шустрый и Абонитов — это фамилии двух семиклассников из отряда Соловьёва, а Фитиль — действительно кличка, но не ученика, а... самого Соловьёва.

Вскоре теннисное сражение закончилось под крики болельщиков, и Гайдман с Прокопьевым отправились дальше по территории лагеря. Не успели они отойти и на двадцать метров от корпуса, как навстречу им попался мужчина лет сорока, с папиросой во рту и настолько странно для пионерского лагеря одетый, что Прокопьев сразу же принял его за сторожа.

— Вы не скажете, где тут живут ребята, которые математики? — обратился он к «сторожу».

— Здесь везде живут математики,— ответил мужчина, окинув безразличным взглядом молодых людей.

Прокопьеву не очень-то верилось, что во всех этих корпусах живут «дорожные» математики, да и теннисисты с их разговорами были похожи на юных математиков не больше, чем этот «сторож» на доктора наук.

— А где живут семиклассники? Как нам найти Соловьёва Владимира Николаевича?

— Ну, что ж... Придётся проводить. — Мужчина с явным сожалением выбросил недокуренную папиросу и направился в ту сторону, откуда только что пришли Прокопьев и Гайдман. Друзья переглянулись и поспешили за ним.

Узнав, где живёт Соловьёв, а также то, что сейчас он ведёт занятие кружка, гости решили, сохраняя инкогнито («сторожа» они в счёт не брали), устроить Володе сюрприз. Прокопьев вообще был шутником и любил розыгрыши. Разыграть же Соловьёва ему было вдвойне приятно.

Подойдя к месту, где проходило занятие кружка, друзья заглянули через окно внутрь помещения. Их глазам предстала весьма странная картина: вместо классной обстановки — стоящие кое-как столы и валяющиеся стулья; вместо сидящих за партами учеников — трое ребят, только один из которых, вроде бы, сидел за столом, а другие двое восседали верхом и болтали ногами так сильно, что, казалось удивительным, как это они ещё не упали. Единственное, что напоминало о занятии, - листок бумаги, изрядно помятый и грязный, лежащий перед сидящим мальчиком. Володя Соловьёв стоял у доски, уже сплошь занятой разными записями,— от афоризма «Сашка — козёл» до интегралов,— и каким-то образом умудрялся впихивать на доску ещё два слова: «Герон Александрийский».

Подсматривающим друзьям так и осталось неведомо, к чему Герон имел большее отношение: к интегралам или к установлению взаимно однозначного соответствия между мирами людей и животных. Их отвлёк раздавшийся из репродуктора голос: «Внимание! Через пять минут будет объявлен отбой. Повторяю: через пять-семь минут будет отбой!»

— Глупое объявление? Да, Игорь? — спросил Прокопьев.

— Угу,— отозвался Гайдман, заметивший неподалёку группу девчонок и вывернувший шею в их сторону.

А Володя, казалось, и не слышал грозных слов из репродуктора — он продолжал рассказывать о том, как трудно вычислять площади четырёхмерных фигур. Прокопьев с Гайдманом, не желая быть замеченными, продолжали украдкой наблюдать за этим необычным занятием.

— Внимание! В Летней школе объявляется отбой! — послышалось из репродуктора минут через пятнадцать.

— Глупый-глупый репродуктор,— констатировал Прокопьев и чуть фыркнул.

Соловьёв, наконец, закончил свой рассказ, посмотрел на часы и, явно удивившись, сказал:

— Ого, сколько времени! Придётся на этом кончить... — Он беспомощно развёл руками.

Володины слушатели, сладко потягиваясь, стали слезать со столов, а Пётр с Игорем быстро спрятались за дверь. Когда Соловьёв со своими учениками выходил из «класса», мальчик, который был единственным, кто на занятии писал, воскликнул:

— Ничего себе, сколько написали за сегодня — почти целый лист! — Он с восхищением посмотрел на свой мятый листок, после чего засунул его в карман.

Володя и трое мальчишек направились в спальный корпус, и Прокопьев с Гайдманом, чуть отстав, последовали за ними. У входа на веранду Пётр поднял с земли сосновую шишку и кинул её в Володю. Тот обернулся, но гости успели скрыться за углом. Соловьёв, повертев головой и не обнаружив ничего подозрительного, пошёл дальше.

На веранде обстрел продолжился. Наконец, на летящие неведомо откуда шишки обратили внимание дети и под предводительством Соловьёва мужественно бросились в темноту за неизвестными личностями, не желающими оказываться на освещённой веранде...

Через минуту Володя уже громко смеялся, жал руки Прокопьеву и Гайдману, а ещё через три, ничего не сказав, куда-то исчез, оставив своих гостей в недоумении и полной растерянности от столь экстравагантно выраженной гостеприимности.